Z.Q.
Когда я родился, врачи не смогли сказать моим родителям, кто я: им не удалось решить, мальчик я или девочка. Они нашли у меня между ног «рудиментарный фаллос» и «сросшиеся скрото-лабиальные складки». (Складки, образованные тканью мошонки и половых губ. – Прим. перев.). Медики брали анализы, тыкали и щупали, затем разрезали мне живот, удалили гонады и отправили их в отделение патологии. Мои родители сидели ошеломленные в больничном кафе, и страх холодил их сердца, как снаружи февральский ветер – манхеттенские улицы.
Единственное, чего они хотели: чтобы ребенок был здоров. Ведь этого желает любая женщина, беременная или пытающаяся забеременеть, верно?
«Вы ждете мальчика или девочку?»
«Неважно, лишь бы здоровым был».
Мои родители годами стремились обзавестись детьми (у мамы было три выкидыша и мертворождение), и все это время сквозь слезы отец и мать молились и молились о рождении здорового ребенка. Слишком поздно они поняли, что представляет собою норма.
Я был здоров. Записи врачей, сделанные в то безрадостное время, описывают меня как «хорошо развитого, упитанного младенца без острых недомоганий». Мечта каждой матери!
Пять недель обследований и операций так и не приблизили истину: в моем случае картина оставалась неясной. Всемогущего гена, который расставил бы все точки над i, не нашли: обнаружилось, что я мозаик, у которого часть клеток имеет генотип XY, а другая – XO. Меня решили растить как девочку.
Справятся ли с этим мои родители? Смогут ли, после того, через что они прошли, даже надеяться «вырастить меня девочкой»? Существуют ли вообще какие-то рекомендации на этот счет?
«Кормите младенца каждые два часа, давайте отрыгивать после кормления и растите его как девочку».
Кто размышляет о подобном? У вас есть сын, у вас есть дочь, вы приносите его или ее домой и живете своей жизнью, и точка. Сознательно, умышленно «растить меня как девочку» – это как дышать сознательно и умышленно.
Итак, меня забрали домой, назвали Джуди и обращались со мной как умели. Я вырос в суматошную девчонку-сорванца, не по годам развитую, бесстрашную и острую на язык. Девчонку, которая лазала по деревьям, ненавидела платья и выпендривалась стрижкой в стиле Принца Вэлианта и которую постоянно называли «мальчиком» и «молодым человеком». (Принц Вэлиант – герой комиксов об эпохе короля Артура. Причёска, с которой его изображали, иначе известна как унисекс-стрижка «под пажа». – Прим. ред.)
Я никогда не задумывался о том, что творилось на душе у моей матери, когда она наблюдала все эти отклонения, которые отклонениями-то и не были. Что она видела каждый раз, когда глядела на меня? Смотрела ли она на мое детство, на каждый этап развития, каждую победу, каждую слезу сквозь мутную линзу гендера? Я представляю эти запечатленные в памяти матери воспоминания обо мне, все эти особые, словно «Кодаком» снятые, моменты как жуткие фотонегативы. Я не знаю, что чувствовал или чувствует по этому поводу отец; всё, что он говорил, было переосмыслением маминых чувств.
Джуди в 13 лет с отцом. Фото предоставлено Максом Беком
Я быстро понял, что девчонку-сорванца – гендерную идентичность, за которой я прятался в детстве – в подростковом возрасте меньше жаловали. Ежегодные посещения эндокринологов и детских урологов, бесчисленные осмотры и ощупывания гениталий, невысказанная вина моей матери и стыд – все вместе это привело к тому, что я значительно дистанцировался от собственного тела: я превратился в «ходячую голову». Сейчас мне кажется странным, что девочку-сорванца так стремились выжить из ее тела. Вместо ежедневного неясного телесного торжества жизни, моё мальчиковатое поведение было отмечено безоглядным пренебрежением к телу и сильным желанием быть уничтоженным.
Итак, я достиг подросткового возраста, физически себя не ощущая и даже не желая обрести связь с собственным телом. Вокруг меня назначали свидания, дурачились и перешучивались сверстники и бывшие товарищи по играм, в то время как я, со своим половым созреванием «на таблетках», в ужасе наблюдал за ними со стороны.
Я начинал ощущать себя чудовищем Франкенштейна, только в половом отношении.
Что я собою представлял? Врачи и хирурги уверяли меня, что я девочка, просто пока еще «недоделанная». Не знаю, отдавали ли они себе отчет в том, что это заявление может значить для меня и моих формирующихся гендерной идентичности и самовосприятия. Врачи, говорившие мне, что я «недоделанная девочка», настолько заостряли внимание на этой лжи, настолько старались впарить мне эту «девочку», что я сомневаюсь, задумывались ли они вообще о том, как на меня подействует слово «недоделанная».
Я знал, что у меня чего-то не хватает. Я мог видеть, что в сравнении – ну, да хотя бы с кем угодно! – от шеи и ниже я был словно «замороженный». Когда же меня доделают?
Джуди в старших классах. Фото предоставлено Максом Беком
«Доработкой», о которой говорили врачи, занялись, когда я стал подростком. Это были гормонозаместительная терапия и вагинопластика. Однако единственной вещью, которую на самом деле довели до конца, оказалось мое отчуждение. Теперь онемелость ниже шеи была реальной – нечто непонятное из бесчувственной рубцовой ткани.
Следующие десять лет я словно блуждал в лабиринте: мои гендерная идентичность и желания были порождением медицинских процедур. Я начинал ощущать себя чудовищем Франкенштейна, только в половом отношении. Не так чтоб уж часто я занимался сексом. Я был невероятно подавлен своим телом, шрамами, загадочными диагнозом и историей болезни, о которых я – пациент! – почти ничего не знал.
Джуди в колледже. Фото предоставлено Максом Беком
Мой сексуальный опыт сводился к единичным случаям. В 21 год, бросив колледж и удрав из дома, я оказался в постели с женщиной старше себя. Она стала моим вторым сексуальным партнером и первой обнаженной женщиной, которую я когда-либо видел и до которой дотрагивался. Разница между нашими телами была поразительной. Слишком ошеломленный и потрясенный даже для того, чтобы смущаться и робеть, я показал ей, как действовать, как сильно нужно надавить, что трогать, а к чему не прикасаться. Она выслушала и приняла к сведению, а затем дала мне сходный урок по своей анатомии. Затем, однажды ночью в постели, она игриво прошептала мне в ухо: «Парень, Джуд, ты несомненно странный».
Именно так!
Когда я сел на самолет, который перенесет меня обратно на Восточное побережье, к рассерженной семье и снисходительному университету, от которых я сбежал неделями раньше на автобусе компании «Грейхаунд», я знал, что я – лесбиянка. Ни один из фактов, что я узнавал о себе, не был столь важным, столь весомым или столь исцеляющим. Всё, что было бессмысленным для моего измученного сознания – даже шрамы – заиграло новыми красками при взгляде через призму того, что я лесбиянка. Моя душа пела.
Другая правда
Но также я осознал и другую истину – страшное следствие первой тайны: я не могу быть с женщиной. Отношения с женщиной показали, что я «не дотягиваю» до нормальной девушки и, что было еще хуже, я – уродец, монстр, аномалия.
В то время как единственный партнер-мужчина был несколько ошеломлен моими рукотворными частями тела, единственная партнер-женщина не могла не заметить и прокомментировать мои отличия. Мне хватило этих до смешного неадекватных размеров выборки, чтобы прийти к болезненно очевидному, вымученному, горькому выводу: мужчин не волнуют мои шрамы, мужчины их не обсуждают. Им только нужно, чтобы было место, куда можно «вставить»: они едва могли заметить какие-нибудь различия между мной и другими женщинами, с которыми у них был секс. Женщины, с другой стороны, немедленно отмечали ужасный разрыв между мною и нормальностью, и сбегали прочь.
Не удивительно, что я попытался покончить с собой.
Во времена, когда не использовался прозак и не было программ медицинского страхования (только такое толкование нашлось для аббревиатуры HMO. – Прим. перев.), выздоровление после попытки самоубийства подразумевало пребывание в течении трех месяцев в психиатрическом учреждении. Это время я использовал, чтобы смириться с бессмысленной жизнью с человеком, которого я не любил. После того как меня выписали, я продолжал таскать ненависть к себе на сеансы терапии, ложась в постель с очередным встреченным парнем (и выйдя в конечном итоге замуж).
Глядя в зеркало каждое утро, я осознавал, насколько это наносное и внешнее – внешний вид.
Тем временем на новой работе мне понадобились выписки из документов о прививках. Я отправился за ними больницу, раздобыл там кое-какие старые медицинские записи и узнал сведения, с которыми мои родители и врачи не планировали меня знакомить. Отчаянно смущаясь, мы с терапевтом запросили историю болезни и получили документы о хирургическом вмешательстве в неонатальном периоде, благодаря которым и составили представление о вышеописанном анамнезе. То, что было принято за ошеломляюще большой клитор, вдруг оказалось безобразно деформированным пенисом, и возможность когда-нибудь быть с женщиной стала еще более отдаленной. Моя чудесная, великолепная идентичность, которая длилась во время перелета из аэропорта Лос-Анджелеса в аэропорт имени Джона Кеннеди – лесбиянка – была украдена снова; по-видимому, навсегда.
Теперь, полностью убежденный, что я монстр, я оставался со своим мужем, уверенный в том, что никто другой меня не полюбит и не захочет. До тех пор, пока я, к счастью, не встретил Тамару. С силой и ловкостью цунами она затопила мои чувства, пронеслась сквозь мое сердце и мою постель. Я угодил в развод, в скандал, в долги, и – такое немыслимое блаженство! – в нее.
Джуди (справа) и Тамара в Филадельфии, октябрь 1994 года. Фото предоставлено Максом Беком
Камин-аут в качестве лесбиянки был единственным и самым мощным действием, которое я когда-либо предпринимал. Невзирая на социальное и семейное давление, невзирая на бездну стыда, окружавшую мои странные гениталии, я сделал это, и моё освобождение, как я думал, было окончательным. Я больше не был «недоделанной девчонкой» – я был бучем.
Но гордой идентичности в качестве буча и наличия сильной фемм на моей стороне было недостаточно: это не умилостивило чудовище Франкенштейна. После того, как «медовый месяц» наших отношений миновал, старое самоотвращение ко мне вернулось – самоотвращение и стремление к саморазрушению. Как я могу быть бучем, если я «на самом деле» мужчина? Как могу называть себя «лесбиянкой», если я даже не женщина? Я чувствовал себя самозванцем, мошенником и – теперь сильнее, чем когда-либо – уродом.
Очередная госпитализация из-за депрессии – на сей раз более короткая, благодаря антидепрессантам и страховым компаниям. Мрачный период, который я провёл словно в коконе, сфокусированный на другом, более глубоком камин-ауте – камин-ауте в качестве интерсекса.
Макс в 1997 году. Фото предоставлено Максом Беком
Девчонка-сорванец, недоделанная девочка, ходячая голова, Франкенштейн, буч – это были всего лишь великолепные/ужасные, подходящие/плохо подогнанные костюмы; тело, которое их носило, было трансгендерным, гермафродитичным, странным. И, что важно, даже существенным элементом этой странности была травма, сопровождающая ее, медицинские вмешательства, шрамы, секретность, стыд.
Я родился крошечным, беспомощным почти-мальчиком, но способ, которым мое окружение отреагировало на меня, сделал и делает меня интерсексом.
Переход
В марте 1998 года, после десятилетней терапии, я решил переключиться на тестостерон и превратиться в мужчину. С 1996 года я был активным участником сообщества интерсексов, и, решившись на переход, я подумал, что отступаю. Я чувствовал себя дезертиром, трусом, убегающим с фронта гендерной войны.
Как политически сознательный интерсекс, я чувствовал, что мой долг – быть нагло андрогинным, внешне гермафродитичным, насколько это будет возможно. Но, если возвращаться к метафоре тела/костюма, я начинал чувствовать себя обнаженным и мерзнущим. Мое «обнаженное» тело немного пугало пожилых дам в общественных туалетах и делало такие, казалось бы, простые задачи, как, например, поход в магазин, неожиданно сложными:
«Это кредитная карточка вашей матери, молодой человек?»
Итак, я нашел новый костюм: другое имя, «другие» гормоны, другую букву в водительских правах – все это подходило лучше, это было пошито по мне.
Свадьба Макса и Тамары, 12 февраля 2000 года. Фото предоставлено Максом Беком
Мы с Тамарой к этому времени провели вместе семь лет, несмотря на мою – теперь «нашу» – борьбу с моими проблемами: со стыдом и гневом, с запутанным, нечетким гендером. Мы поженились в феврале 2000 года. У нас появилась маленькая дочка Адлер, рожденная из яйцеклетки Тамары и донорской спермы. Мы оба до сих пор идентифицируем себя как лесбиянок, так как «превращение» в гетеросексуальную пару – путь не без испытаний. Тамара постоянно чувствует себя притворщицей и должна объяснять и оспаривать эту принятую условность. По факту, перемена моего стиля одежды заставила ее пересмотреть весь свой гардероб – буквально и фигурально.
Глядя в зеркало каждое утро, я осознавал, насколько это наносное и внешнее – внешний вид. Шагая по жизни, я остаюсь всего лишь парнем: мужем, отцом, компьютерным фриком, менеджером, видящим себя в будущем мудрым дедушкой. Делают ли Y-хромосома в некоторых моих клетках и растительность на лице меня больше не девочкой, не хулиганкой-сорванцом, не лесбиянкой, не бучем, не женщиной? Я «одевался» во все эти личности, поэтому они все мои, даже если они больше не подходят, даже если они никогда не были моими по праву рождения или попросту мне не соответствуют. Я не могу отменить прошлое, и мне смертельно надоело сожалеть о нем, поэтому они, эти выстраданные титулы, останутся. Когда я смотрю в зеркало, я вижу их всех.
Переведенная статья. Оригинал
